В бой идут одни плавники

На Венецианском кинофестивале показали два японских мультфильма — «Рыбку Поньо» Хайяо Миядзаки и «Небесных гусениц» Мамуро Осии, после которых многое прочее кино выглядит не лучше дешевого сувенира из резервации варварского мегаполиса.

Из эстетики Хайяо Миядзаки следует, что старухи с устрашающими носами, свиньи и воздухоплавание верховодят в рейтинге ценностей известного нам мира. Пар над кофейниками и котлами самоходных машин сливается там в нечто вроде аллегории мирного союза экологии и комфорта. Все, что пыхтит и лязгает в «Лапуте», «Бродячем замке Хоула», «Унесенных призраками» уравновешено баней, шваброй и близостью к морю. Так вот, на сей раз этот повелитель угля и калиф пара отделил воздух от вод, ускользнул из своей громыхающей империи с ее гравитационной анархией, шатающимися замками и прочей индустриальной магией, побросал рычаги и поршни в ближайший тростник, переоделся тихим крабом — да и бултых в воду. Будто решил буквально последовать собственным словам: «Кто-то переплывает море на шикарном лайнере, весело и спокойно, а кто-то на плоту, работая веслами. Так лучше плыть на плоту - почувствуешь, что такое плавание на самом деле». Но и работая пеной морской, Миядзаки остается нескромным божеством лирических деталей.

«Рыбка Поньо» — чудесная раковина, из которой несется не какой-нибудь там гул прибоя, а штормовой Вагнер. Рыбку на самом деле зовут Брунгильдой. Удрав от подводного папы в полосатом костюме и его подручных лупоглазых волнах, она встречает на берегу мальчика Сосукэ, который оберегает ее и подкармливает ветчиной. Ветчина и мальчик Сосукэ — главные доводы в пользу эволюции рыбки в сухопутную девочку. И вот она, бегущая по волнам в сопровождении Вагнера, ввергает под цунами побережье и порт, дом престарелых и ведущий к нему серпантин, чтобы сладко заснуть возле мальчика Сосукэ. Три щербатые парки с боевыми носами из дома престарелых на берегу предвидят катастрофу, а оказавшись под водой, бегают наперегонки, сбросив туфли. Ну, и со свиньями, кстати, тоже полный порядок. Красный малек, оказавшись на берегу, уписывает ветчину так, что за жабрами трещит.

Нарисованный Миядзаки подводный мир густо населен: электрические рыбы снуют в напряженном траффике по скоростным песчаным трассам, телеграммы сельди, квадроциклы моллюсков. А повелитель океанской стихии — не Посейдон, а прогрессивная версия капитана Немо, ученый-эскапист, променявший прогорк­лый земной мир на любовь к владычице морской в соответствии с революционными экологическими идеалами. Только владычица нарожала мизантропу дочек, которые неизменно сбегают на землю. А кто бы, вы думали, мама мальчика Сосукэ? Рыба мифа глотает собственный хвост, русалки ходят по лезвиям бритв, Миядзаки, разумеется, ничего не выдумал. Прикинулся лежачей камбалой и срисовал с натуры.

Круговорот иного рода занимает Мамуро Осии в «Небесных гусеницах». Эффектная милитаристская эстетика, тусклое свечение летательных боевых машин, пыльные деревянные панели казарм, больше похожих на викторианский клуб, - все это ширма для новой печальной и строгой сказки о Питере Пэне, где нет приключений, а только рутина и смутное ощущение персонажей, что все это уже когда-то с ними было. Вечно юные герои особой конструкции «килдрен» пополняют отряды летчиков-истребителей, много курят, неохотно говорят, спят с куртизанками, не знают бритвы, воспоминаний, болезней и ищут смерть в иглах облаков. Поначалу — противника, после — свою. Потому что какая же жизнь без судьбы? Войны, кстати, давно стали историей, вернее развлечением, поскольку телевизионные шоу ВВС эффективно поддерживают благополучный формат новой версии мира. Вот, собственно, и все, что Осии предлагает в футуристическом качестве. Человек 57 лет, когда-то придумавший игровой «Авалон» и обоих «Призраков в доспехах», завернувший зрачки половине зрячих кинорежиссеров мира, возвращается куда-то к истокам модернизма, цепляет складки фильма-нуар, где женщины с яркими ртами, мглистые тайны и романтический пафос не выглядят ни смешно, ни нелепо. Именно потому, что нарисованы. Возможно, анимация в силу своей условности остается единственным прибежищем той зашкаливающей степени чувствительности, которая в игровом кино выглядит сентиментальной фальшью. Так что глотать чистые дозы боли вперемех со счастьем остается только глядя на рисунки букв в книжках или на эти японские иероглифы живых эмоций. Иероглиф храпящей собаки на летном поле, иероглиф сгоревшей спички под серебристым крылом, иероглиф браунинга, наведенного на иероглиф грудной клетки. Еще один щемящий виртуальный мир, выскочить из которого можно, но надо ли — ведь там только цветная канитель кадров, притворяющихся не то правдой, не то искусством, или того хуже — всем сразу. Это новое кино Осии сделано по шеститомному бестселлеру, сочиненному Хироши Мори, и по внутренним ощущениям, которые сам автор формулирует так: «Разве комфортное существование, до которого мы дожили, не является монотонным чистилищем, что не прекратится до тех пор, пока мы не умрем?» Мамуро Осии, как и Миядзаки, тоже ничего не вымышляет. Он становится зеркалом, очень красивым зеркалом в старинной раме, с патиной времени, размером с планету.