Артемий Троицкий: норма вкуса

— Что составляет ваш круг чтения?

— Проще сказать, что его не составляет. Я практически не читаю журналов, но читаю газеты и книги.

— Как менялись на протяжении жизни ваши вкусы в сфере беллетристики?

— Думаю, всё складывалось нормальным, самым что ни на есть естественным образом. В детстве мне нравился «Вини Пух». В отрочестве нравились Жюль Верн и Джек Лондон, в юности — Франц Кафка, Булгаков и Достоевский. Потом я стал читать всё подряд.

— Доставляет ли удовольствие чтение сегодня? Вам приходится знакомиться с книгами, претендующими на «Национальный бестселлер»...

— Как раз сегодня этим я и занимался. Я заболел, валялся дома, и читал.

— Подобное чтение усугубляет болезнь, или отвлекает от нее?

— Определенно, не усугубляет. Если книга нравится, то она отвлекает. Если не нравится, то всё равно существует как-то параллельно с ухом, горлом и носом.

— Как вам кажется, вытеснила ли в какой-то степени музыка литературу, или они не находятся в отношениях конкуренции?

— Думаю, музыка не вытеснила литературу, скорее наоборот. Во всяком случае, в контексте русской культуры. Было время, когда у нас были очень значимые музыкальные авторы: от Высоцкого и Галича до Башлачева и Цоя. Сейчас всё намного скромнее. Музыка если и не вытеснена с культурного поля, на котором она так активно играла в 1970-80-е, то занимает довольно скромное место. Что касается литературы, на мой взгляд, у нас есть несколько писателей, которые одновременно и достаточно хороши, и достаточно попсовы — в хорошем смысле этого слова, то есть популярны у широкой и достаточно просвещенной аудитории. Если я назову имена Пелевина, Сорокина, Маканина, Улицкой, — мне не придется пояснять, кто это. Есть довольно симпатичные ребята и среди более свежих авторов, такие как Иличевский, Прилепин... На мой взгляд, у нас есть славные, качественные прозаики — совестливые, умные, находящиеся в русле большой русской литературной традиции. Ситуация в нашей художественной литературе не представляется мне ни кризисной, ни трагической.

— Сравнивая наших современных писателей с зарубежными, вы не находите их менее интересными?

— Наши писатели по определению имеют некоторое преимущество, поскольку пишут о нашей жизни, о реалиях, нам близких и хорошо знакомых. При всём моем англоманстве, читая, к примеру, Стивена Фрая, я может быть, и понимаю несколько больше, чем средний российский читатель, — поскольку неплохо знаю английский образ жизни, английскую классовую систему, английский юмор, — и тем не менее я отдаю себе отчёт в том, что это не совсем моя история... Зарубежная литература интересна прежде всего тем, что она гораздо разнообразнее нашей, и я очень доволен тем, что у нас сейчас переводят много книг и вполне актуальных, и экзотических. Думаю, я читаю примерно поровну литературы русской и зарубежной.

— Как вы выбираете, что читать?

— Читаю в первую очередь то, что мне рекомендуют. У меня довольно много приятелей в литературном мире, и когда они говорят мне, что вот, дескать, есть такая отличная книжка, не пропусти, — я покупаю эту книжку и читаю.

Два автора, книги которых раньше я старался не пропускать — это Пелевин и Сорокин. Но я ловлю себя на мысли о том, что когда я увидел «Т», новую книгу Пелевина, у меня уже не возникло желания её купить. «Метель», последнюю книгу Сорокина, я тоже видел на прилавке, и тоже не купил. По всей видимости, во мне угас читательский азарт по отношению к этим авторам, — в общем-то, мною любимым и уважаемым.

— Эпоха Пелевина и Сорокина, вам кажется, уходит в прошлое?

— «День опричника» Сорокина меня очень порадовал. С Пелевиным сложнее. Последняя его книга, которая очень мне понравилась — это «ДПП NN». Там была повесть «Числа» и несколько хороших рассказов. То, что выходило позднее, — «Empire „V“» и роман про лисичку, — мне уже не очень нравилось.

— Как вам кажется, в чём специфика «Национального бестселлера»?

— Особенность концепции этой премии, может быть, в том, что она гораздо в большей степени, чем многие традиционные литературные премии, ориентирована на социальный план бытования художественной литературы. Если букеровские премии часто получают романы, которые помимо их авторов, издателей, и критиков, вряд ли кто читал и вряд ли кто прочтёт, — поскольку это литература, может быть, в высшей степени качественная с точки зрения языка и виртуозности повествования, но мало трогающая обыденное людское сознание. «Нацбест» заточен под то, чтобы книги, попавшие в его шорт-лист, оказывали будоражащее воздействие на социум. Это премия популистская в хорошем и в плохом смысле слова.

— Какие впечатления остаются от церемонии вручения?

— Каждый год церемония «Нацбеста» бывает разной. Что-то зависит от номинантов и их издателей, что-то от общей атмосферы в зале. Бывает всё весело, легко и шумно, а бывает напряженно и сдержанно, — и трудно сказать, из-за чего.

— Прогнозы на этот год делать ещё рано?

— Пока что из шести книг шорт-листа я прочёл только половину. Но судя по трём книгам, в этом году в финал вышли произведения гораздо более социально, и даже политически, заострённые.

— Вас это порадовало? Вы связываете это с изменениями в жизни страны?

— Несомненно, меня это порадовало. И если бы это было связано с изменениями в жизни страны, то я бы этому только аплодировал. То есть если бы наша социально-ангажированная протестная литература потащила за собой массовое сознание в масштабах страны, как это отчасти было в начале прошлого века, я был бы счастлив.

— От литературы вы прежде всего ждёте общественного воздействия?

— Дело не в том, что я этого жду, а в том, что наша страна находится сейчас в удручающем, плачевнейшем состоянии. Любые попытки вытащить свою страну из этого состояния дури, апатии и депрессии должны приветствоваться.