Андрей Геласимов: литература как приключение

— Литературный успех — в чём, по-вашему, его составляющие? В каком соотношении он требует таланта, усидчивости, удачи?

— В современной российской литературе в рецепте успеха из вашего перечня, к сожалению, пока доминируют усидчивость и удача (в виде знакомых издателей, связей в литературных кругах и т.д.). Не последнюю роль играет инициативность. Пронырливый и напористый автор имеет заметно больше шансов, нежели застенчивый и самовлюбленный гений... Талант среди этих категорий пока явно не на первом месте. Но, думаю, это пройдет. Идеальная формула, как мне кажется, выглядела бы вот так: талант — 80%, работоспособность — 19,5%, удача — 0,5%. Тогда у нас будут хорошие книги.

— Один американский писатель признавался, что в значительной степени обязан литературным успехом своему слуге: в течение многих лет тот будил его в полшестого утра, варил ему кофе, и ни разу не позволил себе пренебречь этими своими обязанностями. Есть ли у вас такой человек, которому вы столь многим обязаны?

— Честно признаться, мой труд нельзя назвать каторжным. Мне не приходится заставлять себя усаживаться за компьютер. Мне это нравится. И работаю я не по многу. Помнится, один американский продюсер сильно удивился, когда я сказал ему, что пишу не больше двух часов в день. Оказалось, что все знакомые ему писатели вкалывают часов по восемь. Очевидно, поэтому я до сих пор не в Голливуде. Так что, если бы ко мне в половине шестого утра приперся какой-нибудь такой слуга, о котором вы говорите, боюсь, он бы пошел в известном направлении, и очень быстрыми шагами.

— Литература — это прежде всего труд, или предмет вдохновения, или что-то ещё? Каков распорядок вашей литературной жизни? Вы придерживаетесь однажды заведенного расписания?

— Работа над книгой несомненно требует определенной дисциплины от ее автора, а вот параметры этой дисциплины у каждого писателя могут быть самые неожиданные. Кто-то должен вставать в шесть утра, а кому-то нужен стакан водки за обедом. Некоторым важно и то, и другое. В нашем деле всё очень индивидуально, хитро и неповторимо. А без вдохновения, по-моему, даже птички за окном не чирикают. И бабки на скамеечках не сидят. Иногда так раздухарятся старушки, что диву даешься. У меня во дворе, например, позавчера, забрались на скамейку с ногами. Было весело... А мой личный распорядок состоит в том, чтобы день не прошел без двух тысяч знаков. Не всегда получается, но мы не сдаемся. Отмазкой может послужить обдумывание принципиально новой сцены или персонажа. В такие дни я могу не писать. Разговариваю. Мне надо своих героев проговорить.

— Есть ли у вас — в литературе и в жизни — люди, которых вы называете своими учителями?

— Учителя были, но научили немногому. Скорее, подтолкнули. Впрочем, возможно, в этом и состоит суть педагогики. Один принес книгу Кортасара, другой предложил написать диссертацию об Оскаре Уайльде, а третий налил водки. В сухом вине и односолодовом виски пришлось разбираться самому.

— Насколько важна для вас дружба, и насколько возможна дружба в профессиональной среде? Существует устойчивое мнение, что художнику труднее, чем кому бы то ни было, выйти за пределы своей субъективности и принять другого художника — своего современника. Так ли это?

— Дружба в профессиональной среде, конечно, возможна, и я тому знаю много примеров. Писатели, правда, редко бывают симпатичными людьми, поскольку сильно изранены самолюбием, а это уродует. Но те из них, кто не очень пострадал на этом фронте, вполне вменяемы в плане нормальной мужской дружбы. Однако читать друг друга — это всегда испытание такой дружбы. Лучше не надо. Если дружба важней.

— Кто ваш «идеальный читатель» — абстрактно и, может быть, конкретно: кто ваши любимые читатели?

— «Идеальный читатель» в моем представлении — это человек, который всегда немного волнуется, входя в библиотеку. Даже, если он зашел случайно — скажем, просто спросить время. Его волнует запах старых газетных подшивок в читальном зале, поскрипывание половиц, полутемный коридор и шершавые стены, которым давно нужен ремонт. Такого человека я люблю всем сердцем. Сам когда-то был из таких.

— Как вам кажется, может ли сегодня в России писатель претендовать на нечто большее, чем известность в литературных кругах? Каковы ваши амбиции?

— Что касается моих амбиций, то их одна. Текст должен увлечь читателя. Похитить его из времени и пространства. Не отпустить до последней строчки, а потом заставить открыть книгу с первой страницы. У меня так было в детстве с романами Стивенсона и Дюма. Все время хочется повторить это приключение. Если написать такую книгу, то на известность в «литературных кругах» будет плевать.

— Какие впечатления подарил вам «Национальный бестселлер»? Не могли бы вы описать динамику ваших ощущений, начиная от лонг-листа и шорт-листа и заканчивая финальным голосованием?

— Описать динамику моих ощущений от участия в конкурсе «Национальный бестселлер» я, наверное, не могу, потому что узнал о нем, только когда «Степные боги» попали в шорт-лист. До этого как-то не интересовался. Да и про шорт-лист не узнал бы, если бы один знакомый поэт не позвонил. Потом, разумеется, стало интересно. Впрочем, я ни на что не рассчитывал. Я был уверен, что хорошие книги представителей «литературных кругов» не интересуют. На читателя они забили давным-давно, поэтому у них свои заморочки. К счастью, оказалось, что жюри «Национального бестселлера» составляется не из «кругов». Поэтому Питеру большое спасибо. Правильный город.

— Вы упомянули Стивенсона и Дюма, сказали о том, что мечтаете повторить то приключение, которым когда-то было для вас чтение их книг. Если искусство способно подарить человеку детство, наивный взгляд на мир, навсегда человеком утраченный — нужно ли предъявлять к искусству еще какие-то требования? Собственно вопрос: зачем нам нужна литература сегодня?

— На этот вопрос, вы ответили сами... К искусству, вообще, не надо предъявлять никаких требований. Главное, чтобы оно было.

• Купить книги Андрея Геласимова на Литресе