Метакультурист Дмитрий Быков
На Московской книжной ярмарке, среди стендов издательства «Вагриус», Дмитрий Быков представляет свою новую книгу «ЖД». Расшифровка названия этой поэмы может стать увлекательной и затягивающей игрой для читателя. Сам автор предложил навскидку несколько вариантов, среди которых и «Жирный Дима» и «Живые Души». Дмитрий быстро двигается, подписывает книги читателям, друзьям, знакомым, бурно реагирует на происходящее, некоторых посетителей даже обнимает и целует. Нам удалось буквально на ходу задать ему несколько вопросов.
Данила Рощин (Д. Р.): Здравствуйте, Дима. Cразу о главном: аллюзии на Николая Васильевича в названии вашей новой книги — это для смеха или серьезно?
Дмитрий Быков (Д. Б.): Абсолютно серьезно. Главная аллюзия одна — то, что это поэма. А в этом жанре каждый имеет право писать.
Д. Р.: А какой эпитет подошел бы к вашей поэме? Феерическая, фантасмагорическая, гротескная, сатирическая?
Д. Б.: Прозаическая. Но не сатирическая, это точно. Сатирой там даже не пахнет.
Д. Р.: Хорошо. Дима, вопрос напрашивается сам собой, особенно на Московской книжной ярмарке. Вам не кажется, что в последнее время становится все больше и больше писателей и все меньше и меньше читателей? Книга превратилась в расхожий товар, во что-то наподобие йогурта, утратила свой сакральный статус. Так ли это?
Д. Б.: Понимаете, ведь у нас считается, что каждый мужчина за свою жизнь должен посадить дерево, построить дом, родить сына. А в идеале — еще и написать книгу, в которой был бы сконцентрирован его опыт. Я не вижу в этом ничего дурного. Ведь если человек хотя бы напишет книгу и хоть что-то от него останется в мире — это хорошо. В России, и в этом ее специфика, больше ничего после себя не оставишь. Ты накопишь капитал — государство его отхапает, ты родишь сына — его заберут в армию и искалечат или вообще убьют, дерево срубят, потому что кортеж из Жуковки не сможет его объехать, и так далее. А с книгой по большому счету ничего не сделаешь, книга — это хорошая вещь, хорошее вложение в жизни.
Д. Р.: Еще одна мысль сама собой приходит в голову на этой выставке. Недалеко свои книги представляет господин Петухов, в соседнем павильоне выступает господин Проханов, вчера я беседовал с генералом Макашовым. Вопросы, которые они поднимают, вызывают живейший интерес у читателя. Почему национальный вопрос и все, что с ним связано, так актуален в современной России? Судя по всему, этот вопрос актуален и для вас. Почему это так важно именно сейчас?
Д. Б.: На мой взгляд, как раз эти вещи вообще не являются релевантными. Мне кажется, что важны только убеждения. Но в стране, где никто ни во что не верит, эти вещи становятся главными. Такая первичная самоидентификация. Самый простой способ определения свой/чужой — ага, ты родился там, ты родился здесь. Хотя на самом деле эта идентификация должна проходить по гораздо более тонким линиям. Но такая сложная система невозможна в стране, где никто не соблюдает законов. А ведь для того, чтобы называться евреем или русским, закон соблюдать не обязательно. Самоназвался и пошел.
Д. Р.: А вам не кажется, Дмитрий, что современный читатель все больше тяготеет к серьезным темам? Читатель несколько устал от постмодернистской литературы, пронизанной иронией и сарказмом. Нынче в почете истории «про суровых мужиков», например, «Сажайте и вырастет» Андрея Рубанова или «Русскоговорящий» Дениса Гуцко. Эпоха постмодернистской литературы в России закончилась. Вам так не кажется?
Д. Б.: Ну, постмодернизм в России и не начинался. Виктор Пелевин, например. Просто фантаст. Достаточно изящный социальный сатирик, запоздалый русский романтик. Но никак не постмодернист. Постмодернизм утверждает горизонталь и тождество всех ценностей. А Пелевин — писатель с очень четким представлением о добре и зле, с бешеной иронией по поводу цивилизации, которая этот постмодерн породила. А что касается интереса к реалистичным сюжетам, в России всегда любили литературу, основанную на бытовом материале. Как правильно сказал Михаил Успенский: «Русский реализм — уродливое литературное поветрие, задержавшееся на двести лет». Это такая уродливая мода — писать жизнеподобно. А почему это нравится читателю, вполне можно понять. У нас в стране люди в основном живут плохо и им отрадно читать о тех, кто живет еще хуже. Поэтому так популярны книги, основанные на тюремном опыте. И спрос на подобные вещи будет всегда. Поэтому я их и не пишу (смеется).
Д. Р.: Постмодернизм для меня — прежде всего ироничное отношение к неким основополагающим ценностям. Это ирония прежде всего.
Д. Б.: Хм. А «Приключения бравого солдата Швейка» — это что, постмодернизм, что ли?
Д. Р.: Нет, не юмор, но ирония.
Д. Б.: А братья Стругацкие? У них невероятное количество иронии.
Д. Р.: «Понедельник начинается в субботу» уже почти постмодернизм.
Д. Б.: Нет. Постмодернизм порожден обществом, которое устало от собственных ценностей. Это усталое общество давно умерло уже в Европе, а у нас оно еще и не успело родиться. Усталость возникает от сытости и пресыщенности, а как может возникнуть пресыщенность в обществе, где ни одна ценность не работает. Какие у нас могут быть ценности? Какая может быть политкорректность, например, если никто не соблюдает расстояние от вас до собственного носа. У нас был только один постмодернист, и то «условный». Это Сорокин. И то только потому, что много оперировал чужими цитатами. Но и он теперь ушел в какое-то новое качество и стал собирать свой собственный велосипед. К сожалению, очень банальный.
Д. Р.: А вот есть такой писатель Михаил Елизаров. Он издал книгу под названием «Пастернак». Как вы к нему относитесь?
Д. Б.: Да, есть такой писатель. Только он совсем не писатель, к сожалению. Это такой харьковский парвеню. Выскочка, наглый мальчишка. Он точно не постмодернист. Он обычный безграмотный харьковчанин. Он на суржике пишет. Какой из него постмодернист? Он просто очень бездарный человек. Если каждый бездарь будет именовать себя постмодернистом, тогда я буду метакультуристом. Вон девушка стоит красивая (подходит к девушке, обнимает и целует ее). Разве она постмодернист?
Д. Р.: Нет.
Д. Б.: Правильно. Потому что красоту и талант нельзя имитировать.
Д. Р.: И последний вопрос. Как вы считаете, возможна ли сегодня литература, рожденная пафосом? Или: возможен ли пафос в современной литературе?
Д. Б.: Литература невозможна без пафоса. Вы можете представить себе такое?
Д. Р.: Слово пафос в древнегреческом языке имеет более четырнадцати значений…
Д. Б.: Под пафосом я понимаю некий поэтический подъем. Некую литературную декларацию. Некую особого рода страсть. Без пафоса невозможно быть писателем. А если под пафосом понимать просто серьезную одежду на вечеринке, то тогда и нет никакого пафоса. А серьезное отношение к тексту есть у каждого писателя. Без этого нет смысла писать. Можно просто в баню пойти, пива попить и помыться.
Д. Р.: Хорошо. Спасибо, Дмитрий.
войдите или зарегистрируйтесь