Елена Алексеева: Почему-то думают, что я всё ещё люблю театр

Один из самых влиятельных театральных критиков Ленинграда и Санкт-Петербурга Елена Алексеева в последние годы больше выступает как издатель, выпуская на базе основанного ею альманаха «Балтийские сезоны» сборники пьес, мемуары, биографии, книги по истории театра. Как и почему произошла смена профессии, для кого работает в Петербурге театральное издательство, каковы его взаимоотношения с государством, и почему сейчас она не стала бы поступать в театральный институт, Елена Алексеева рассказала в интервью «Прочтению».

— Елена Сергеевна, как вы стали театроведом?
— Очень просто. Поступила в театральный институт — и стала. Любила театр, но понимала, что в артистки не гожусь. В Театральную библиотеку начала ходить еще в школьные годы. Я много знала про театр, а куда-то надо было это девать, так и случилась моя встреча с театральным институтом. В то время театр очень многое людям заменял. Как говорится, когда есть жизнь, искусство не нужно, а с жизнью тогда было тяжело, поэтому театр был очень важен в жизни молодых людей. Поступила в институт я в 1971 году, а с 1956-го начала ходить в БДТ, в Александринку и т. д. Сейчас я бы в театральный поступать не стала, театр перестал играть ту роль и в обществе, и в жизни отдельного человека, какую он играл прежде. Есть много более интересных занятий на белом свете.

— Кого вы можете назвать своим учителем?
— Многих. Институт, как и театр, в наше время был очень хорош, чего не могу сказать про его нынешнее состояние. Был Лев Иосифович Гительман, который многому меня научил. Была Лидия Аркадиевна Левбарг, у которой я занималась зарубежным театром, Елена Варгафтик, которая меня учила немецкому языку — диплом я писала по современному немецкому театру. Был Евгений Соломонович Калмановский. Он очень многому научил нас: это и анализ спектакля, и стилистика, — и вообще как к профессии надо относиться. Среди учителей был и Анатолий Смелянский, руководивший семинаром молодых театральных журналистов при Союзе театральных деятелей.

— Кем вы сейчас себя больше ощущаете — издателем, театральным критиком, историком театра?
— В основном, конечно, издателем, хотя меня не перестали считать критиком, поэтому в каких-то жюри заседаю, экспертных советах, иногда пишу... Почему-то думают, что я всё ещё люблю театр, поэтому приходится много смотреть и немного писать. Критик может существовать по-настоящему, когда он постоянно работает в каком-то издании, в моё время, во всяком случае, так было. Работаешь в газете, печатаешься постоянно. Вот у меня в газете была театральная и телевизионная колонка, был постоянный читатель... Должна быть регулярность публикаций, даже блестящая однократная статья — это ещё не критика. Театральный критик — это человек, который всё время ходит в театр, видит явления в контексте...

— За нынешней театральной критикой вы следите?
— Слежу, хотя читаю в основном знакомые имена. Или отклики на какое-то важное событие. Я люблю Татьяну Москвину, она замечательно, хоть и очень субъективно пишет. У нас не всегда совпадают взгляды, но это не имеет значения, важно, как человек думает, как он к театру относится, а она думает широко, социально. Театр у неё — в контексте жизни, поэтому это всегда интересно.

— Её пьесы и киносценарии вы можете оценить?
— Её драматургия мне нравится меньше. Статьи лучше, даже не только театральные, а социально-политические тексты.

— Как вы относитесь к нашумевшей книге Анатолия Смелянского «Уходящая натура»?
— Хорошо, он был очень интересным критиком в своё время. К тому же он совершенно прав, когда говорит: «Я тоже застал прекрасную эпоху московской театральной жизни»... Критика не должна быть сиюминутной, хотя газета вещь по определению сиюминутная. Спустя десятилетия мы обращаемся к книге, допустим, Смелянского, чтобы и про спектакль узнать, и про то, что было вокруг, почему спектакль появился, зачем и как поставлен. Запечатлевать эпоху — вот задача критики, которую мы, к сожалению, плохо выполняем. Критика в долгу перед театром.

— Отношения театрального критика, театрального писателя и режиссёров, актёров мешают или помогают в работе?
— По-разному. Иногда это мешает — когда боишься кого-то обидеть, а часто и помогает, когда лучше знаешь ситуацию, человека, явление. Мне это никогда не мешало.

— Режиссёры и актеры обижались на ваши оценки?
— В советское время были конфликты. После статьи об Игоре Олеговиче Горбачеве не только сам народный артист на меня обиделся. В редакцию приходил работник из Смольного и устраивал мне выволочку. Я пришла в «Вечерний Ленинград» в 1984 году, на излёте Советской власти. Тогда уже можно было что-то делать, но ещё далеко не все. Я подумала, что уже можно всё, и начала бомбить и Горбачева, и Владимирова, которые мешали театру развиваться, не давали ходу молодым талантам.

— Не жалеете?
— Сейчас я, может быть, и не стала бы Владимирова так сильно терзать, а что касается Горбачева — не жалею ни об одном слове. Он был талантливым актёром в молодости, а потом очень много плохого сделал Пушкинскому театру и его актёрам. Он судьбы ломал, репутацию театра уничтожал. Много на его совести было трагедий. Владимиров тоже был диктатором, но в своём жанре был хорош, мне же хотелось более серьёзного и вдумчивого театра. Мы были воспитаны в то время на Фоменко, Эфросе, Любимове, нам казалось, что театр — это остров свободы. И вдруг обнаружилось, что на этом острове много диктаторов, и они давят, душат, не пускают молодежь...

— Но вы же не будете отрицать талант Игоря Петровича Владимирова?
— Да, но на определенном этапе, когда он уже начал ставил вещи на потребу дня, по заказу, талант выветрился. Он не выносил рядом соперников, собрав прекрасную труппу, толком ей не занимался, поэтому самые сильные актеры ушли из театра... С Корогодским я конфликтовала, хотя с ним мы потом помирились — когда он вернулся в театр в конце жизни. Он был прекрасным педагогом, до сих пор ТЮЗ жив его педагогикой, и Лев Додин, и Вениамин Фильштинский — его наследники.

— Когда было сложнее работать, при советской власти или сейчас?
— Думаю, что сейчас. Сейчас можно говорить что угодно, а ведь культура, согласно одному из определений — это система запретов. Когда перед тобой нет никаких запретов, тебя несёт, и ты перестаешь выстраивать шкалу ценностей. Ты не знаешь, что хорошо, что плохо. В ту эпоху бывало трудно, бывало отвратительно. Но когда ты знал, что сверху цензура, снизу цензура, было интересно: ты искал лазейки, работал над собой, над языком. Надо было стараться, а сейчас можно не стараться. Это большой минус, хотя нынешнюю свободу жизни на те творческие вызовы я не променяю.

— Некоторое время вы преподавали в театральном институте. Сколько можно понять, занятие это вам не понравилось.
— Я так и не поняла, зачем эти ребята поступали в театральный. За высшим образованием? Когда я поступала, у нас был конкурс сорок человек на место.

— Что вам больше всего не нравилось в преподавании? Не было обратной связи?
— Студентов приходилось уговаривать посмотреть спектакль, о котором они должны написать, прочесть книги, необходимые для работы. Вот это всё мне не понравилось. Я поняла, что им это не нужно, мне это не нужно, бессмысленное какое-то занятие. Видимо, педагогика не мое призвание. Как и журналистика, она требует полной отдачи.

— Как появилось ваше издательство «Балтийские сезоны»?
— Сначала появился альманах «Балтийские сезоны», поскольку не всё можно было напечатать в газете, где я работала. Я понимала, что в городе очень много театральных людей, которым нужно специальное издание. Уже существовал «Петербургский театральный журнал», но он не всех устраивал. Мы не претендовали на альтернативу, но считали, что чем больше театральных изданий, тем лучше. Никакой поддержки государственной не было — когда начали издавать, помогли театры. Первым помог Сергей Григорьевич Шуб, генеральный директор театра-фестиваля «Балтийский дом». Он собрал театральных директоров, сказал: «Вот новый журнал, поможем». Люди скинулись по пять-десять тысяч. Мы раскрутились, стали какие-то гранты получать и в Петербурге, и в Москве. А когда мой муж Валентин Степанович Дзяк, директор издательства «Искусство», вышел на пенсию, чтобы ему не было скучно, мы начали издавать книги. Первым, по-моему, обратился к нам Зиновий Корогодский, сделали книгу Корогодского «Возвращение», потом издали «Осколки памяти» Норы Райхштейн, которая работала в Театре Ленсовета вторым режиссером. Потом Александр Белинский, наш сосед и, можно сказать, уже друг, издал у нас несколько книг, так пошло-поехало. Когда издательство «Искусство» перестало выпускать книги по театру, никто этой сферой не заинтересовался. Оказалось, что эта ниша свободна. Были пьесы, которые нуждались в публикации, мемуары, книги по театральной педагогике. Записи репетиций стали нашим коронным жанром. Начали с книги «Репетиции пьесы без названия» Льва Абрамовича Додина, потом возникла идея его многотомника. Вышло уже пять томов серии «Путешествие без конца», конца этому действительно не видно... Вместе с Александринкой издали записи репетиций Валерия Фокина и его «Беседы о профессии».

— Что вы считаете своей самой большой победой как издателя?
— Думаю, это документальная проза Тамары Петкевич «Жизнь — сапожок непарный». Это безусловное событие и в литературной, и в общественной жизни, вообще в жизни страны. Книга была напечатана ещё до нас, в другом издательстве, но мы с Тамарой Владиславовной как коллеги уже дружили, я ей обещала, что издам эту воспоминания. Книга «Жизнь — сапожок непарный» посвящена детству и юности автора, её жизни в ГУЛАГе, дебютам в лагерном театре. А вторая ее книга — «На фоне звёзд и страха» — о возращении из ГУЛАГа. Эту уже первыми опубликовали мы. Естественно, возникла идея издать обе книги вместе. Вот этот двухтомник Тамары Петкевич я и считаю нашей самой большой победой. Если бы мы издали только её, издательство оправдало бы свое существование.

— Для кого вы выпускаете свои книги? Кто ваш читатель?
— Собирательного образа читателя нет. Отталкиваешься от автора и от героев. Я точно знаю, что читателей мало. В Петербурге 3000 членов Союза театральных деятелей, три процента петербуржцев ходят в театр. Вот эти люди и есть наша публика, и я не обольщаюсь, что кто-то ещё будет нас читать. Для других людей есть другие издательства.

— Как складываются ваши отношения с государством?
— Мы у государства просим гранты, то есть участвуем в конкурсах. Таких конкурсов, наверное, очень много, но мы работаем с Комитетом по печати городской администрации и Федеральным агентством по печати. Это очень трудная работа, во всех отношениях. Я знаю, что многие издатели просто махнули на это рукой. Собираешь тонны всяких справок, заполняешь кучу бумажек, отправляешь это в Москву, потом долго-долго ждёшь, когда они это всё рассмотрят. У меня вообще впечатление, что я или заявки пишу, или отчитываюсь, это основная моя работа. А редактурой занимаюсь в свободное время. Мне кажется, что чиновники в издателях заинтересованы, иначе чем оправдать наличие всех этих государственных структур? Но заинтересованность, как видно, невелика: типографии и издательства закрываются, не все выдерживают эту гонку. О чём говорить, если гибнет издательство «Искусство СПб», если закрылись крупнейшие типографии — Ивана Федорова, «Печатный двор», «Искусство России»?! В прошлом году мы узнали, что выиграли грант, буквально накануне того дня, когда надо было отчитаться об издании. Маленькому независимому издательству в этой ситуации выжить легче. Нам не надо оплачивать аренду помещения, мы работаем без зарплаты и т. д. Ну, издадим мы не пятнадцать книг, а десять, всё равно выживем, хоть и заработаем меньше.

— Вы говорите, что воевали с представителями старой режиссуры. Новое поколение петербургских режиссеров вам нравится?
— Режиссура это вообще дело молодое. Приятно, что сейчас в театр приходят чуть ли не со студенческой скамьи. Имён много, хотя не у всех судьба складывается благополучно. Тревожит бездомность «Этюд-театра». Но радует настойчивость, с которой театр держит марку. Обнадеживают успехи «Мастерской» Григория Козлова. Очень удачно артист Александр Баргман превратился в режиссера, который ставит один интересный спектакль за другим. Мне жаль, что город потерял Александра Галибина, его погубили тем, что отпустили в Москву, там его довольно быстро сожрали, и он теперь в основном как актёр функционирует. Он ученик Анатолия Васильева, сочетавшей традиционную школу с освоением новой драматургии. Сейчас он очень пригодился бы питерскому театру... Большая часть того, что делает Юрий Бутусов, мне нравится, но у него положение сложное, я не уверена, что театру Ленсовета с ним повезло. Он в нём поставил один хороший спектакль — «Макбет», который не делает никакой погоды. В основном режиссер работает в Москве, ставит там спектакль за спектаклем, что понятно — в Москве слава, в Москве деньги, а здесь руководство проблемным театром. Театром надо заниматься ежедневно, надо строить репертуарную политику. Если сегодня на сцене «Смешные деньги», а завтра «Макбет», неподготовленная публика через пятнадцать минут уходит.

— Как вы восприняли назначение Андрея Могучего худруком БДТ?
— Я к нему очень хорошо отношусь, но у Могучего нет опыта руководства репертуарным театром. На приобретение этого опыта уйдут годы и годы, а БДТ уже находится ниже, чем хотелось бы. Уже не знаю, что там можно спасать. Надо делать театр заново, как это ни печально по отношению к актерам, которые там работают. Там есть загубленное среднее поколение, там есть звёзды серьезного возраста, которым можно ничего не играть, просто выходить на сцену. Когда Басилашвили и Фрейндлих играют «Калифорнийскую сюиту» и подобные спектакли, там не нужна никакая режиссура, там достаточно их присутствия. Предшественник Могучего Темур Чхеидзе театром в последние годы тоже не занимался, жил на два государства...

— Вы думаете о том, кому вы можете передать своё издательство?
— Наше издательство частное, кому я могу его передать? У «Балтийских сезонов» нет штата, все держится на нас мужем, мы — два пенсионера — делаем издание, что называется «под ключ», от идеи до готового тиража. Остальные трудятся по контракту: художник, который книгу оформляет, верстальщик, корректор. Мне нечего и некому передавать. Одна московская издательница мне не так давно говорит: «Я подумываю, не купить ли мне ваше издательство». Я рассмеялась: «Что покупать?!»

— Бренд, миссию, идею...
— Никто не знает бренда «Балтийские сезоны», я вас уверяю, это не бренд. Как театры перестали существовать целиком, а есть отдельные спектакли, так и нет издательств, а есть отдельные книги. Хотя иногда получаем от коллег и от читателей комплименты: «Вы издаете такие хорошие книги...»