Старик Букашкин

Старик Букашкин

Евгений Малахин (1938-2005) — псевдонимы К. Кашкин и Б. У. Кашкин. Инженер-энергетик, фотограф, художник, поэт, «панк-скоморох», основатель издательств «Кашкинская книга», «Скромная книга», «Der Бук», «Pocket Бук» и др., организатор общества «Картинник», «Народный дворник России», «Народный садовник России», «России народный старик», лидер неофициального искусства Екатеринбурга

Вера Малахина: Родился Женя в Иркутске, куда его отца Михаила Викторовича, инженера-радиотехника, вместе с семьей направили из Киева. Жене было 2 месяца, когда арестовали отца (он был назначен «английским шпионом»). А через пару месяцев арестовали и мать. Женя остался на попечении 11-летней сестры, а еще был 5-летний брат. Правда, мать вскоре отпустили. А отец пробыл в заключении до середины 1941 года. С началом войны отца с семьей направили в Глазов на радиозавод, а уже после войны перевели в Сарапул главным инженером местного завода. Женя, окончив Ижевский механический институт, приехал в Свердловск. И прожил в нем с 1961 года по 2005 год.

Михаил Суслов: Пришли к нему два кагэбэшника и давай спрашивать: что вы думаете о том художнике? Что вы думаете об этом художнике? Я, говорит, смекнул, в чем дело, и заявляю им: ребята, да все эти художники — говно, а вот я — гений. Вытащил тетрадку и стал им читать. Читал, говорит, читал, смотрю — они в лице меняются, меняются... В общем, поняли, что все бесполезно, и свалили.

Александр Верников: Букашкин, если тебе случилось проходить мимо его дворницкой лавочки, мог конкретно схватить тебя за рукав или за полу, усадить рядом с собой, сказать «Дай закурить, у меня кончилось», хотя сигарет настрелянных у него был запас на месяц... А дальше: «Вон, видишь, какие у меня шампиньоны растут, лучшие в городе, они знают, куда и к кому приходить» - очень так убедительно, с крайне внушительным видом, потрясая бородой и колпаком, иногда даже дергая струну на балалайке... И без переходу тут же начать гнать телегу свою — про поэзию, музыку ли, цифры ли, про Одесскую ли школу — неважно, главное свою — и живьем. Из уст в уши дуть. На огромной скорости, как цыган. Это и был отчасти цыганский гипноз. Он не любил, если его перебивают, когда он гонит, и умел сделать так, чтобы перебить было трудно. Он тебя загружал, он тобою практически овладевал, можно даже сказать осеменял...

Анна Зуева: Приехала я в Екатеринбург с продюсером Олегом Новоселовым. Мы должны были партию компакт-дисков записывать на свердловском заводе. И раз такая оказия случилась, говорю: «Давай-ка зайдем к моему знакомому, Букашкину, проведаем». Была зима. Туалета у Букашкина в подвале не было. Но за шторкой всегда стояло помойное ведро, в которое все ходили. И вот Букашкин говорит Новоселову: «Слушай, у меня к тебе просьба, пойдем-ка» — и уводит его. Через паузу Новоселов заходит с железным ломом и смотрит на меня с мольбой в глазах. Я спрашиваю: «Ты куда пошел?», а он: «Мне поручили из ведра выколотить все, что там замерзло». В общем, с этим ведром он очень долго там воевал, потом пришел-ругался. Букашкин ему говорит: «Может быть, чаю выпьете?» А он: «Нет, какой чай! Пошли отсюда!» Всю дорогу возмущался и потом вспоминал это ведро много лет. Если всплывала фамилия Кашкин, он говорил: «А-а-а-а, это тот старик, который заставил меня ломом из ведра мочу выколачивать!»

Екатерина Шолохова: Малахин говорил: — Это мое мнение, хотя сам я так не считаю!

Валерий Павлов: Малахин работал инженером-энергетиком, имел богатую фонотеку по классике и джазу, легко ориентировался в литературе и искусстве, имел многочисленные знакомства с представителями неформальной советской культуры и экспериментировал с фотографическим искусством, в котором приоритет отдавал неповторимой случайности кадра, а если вместо случайности снималась какая-нибудь голая девушка, то внимание направлялось на абстрактные свойства фактуры и ритма с такой силой, что конечный продукт творчества почти совсем терял связь с реальным объектом, отчего правоохранительные органы, временами посещавшие подвальчик и мечтавшие привлечь непонятного фотохудожника за порнографию, очень огорчались. Изюминкой творческого процесса являлась обработка негативов. «Да я их варю», — признался однажды хитроумный Малахин, отвечая на вопрос о способе получения нерукотворных шедевров.

Евгений Бирюков: Сначала он стал большой-большой формат печатать. Потом этого ему мало показалось, он начал варить пленку. То есть мог ее в горячий проявитель сунуть, она перепроявляется, он на нее еще чем-нибудь побрызгает, засвечивает... В общем, снято одно — а получается непонятно что! Но проблески были — там фигуры просматривались обнаженные. С этими работами он участвовал в первой авторской фотовыставке «Фотохудожники Союза» на Малой Грузинской, где был Союз графиков Москвы. Малахин повез туда три или пять больших работ — метр на два, рулонная бумага. Он единственный из нашего города рискнул и попал в какой-то каталог. Тогда же он ездил в командировки от организации «Уралэнерго» (она занималась ремонтом тепловых электростанций по всему Союзу), и поездки были иногда в Алма-Ату, иногда в Одессу. В Одессе его особенно стали привечать. Тогда он еще не занимался «Картинником», не занимался никакими песнями, не расписывал мусорные баки — он был фотохудожником.

Наталья Рафаенко: Малахин долго занимался абстракционизмом, потому что ему нравилось наблюдать, как непредсказуемо ведет себя краска в разной среде. И как-то предложил мне стать его музой. К тому времени я жила в Перми, снимала угол у бабули и была матерью-одиночкой. Женька писал письма своей музе ежедневно, причем его письма в стихах были написаны на обратной стороне очередного абстрактного шедевра, порой не вполне просохшего. И вот, представьте себе бедную почтальоншу, которая, проклиная все на свете, месит грязь, чтобы муза ежедневно получала свою добычу. В общем, ненадолго их терпения хватило, и полетели шедевры в ведро. На почте мне объяснили, что не намерены терпеть больше издевательства какого-то сумасшедшего. Один из конвертов якобы надорвался, и весь отдел доставки был возмущен всем этим буйством красок и стихов.

Аркадий Кленов: А еще в мастерской висели работы, он рассказывал, что делал их в конце 70-х. Вырезанные из дерева, полуабстрактные какие-то, но на основе русских православных икон, «иконопластика»... Там не было ликов, но угадывались фигуры, такие обтекаемые формы, резанные из дерева. Это напоминало что-то из скульптур начала века — Арп, Мур, не помню уже, как звали этих товарищей. Что-то с элементами металла. Что-то было с каким-то копчением или чернением.

Вера Малахина: Приезжаем мы с ним в Собор Св. Павла в Ватикане. Ну, знаете, где стоит Пьета микеланджеловская, а у Марии на руках этот Христос... Вдруг слышим: американская группа — собрались около Женьки и бормочут, бормочут. Светка немножко знала английский. «Они, — говорит, — рассуждают, не с Пьеты ли сошел этот господин?» В общем, кончилось тем, что остановили они Малахина, попросили подойти к этой Пьете, чтобы сфотографировать. У него ведь всегда было такое богообразное лицо. Потом по всему теплоходу было рассказов о том, как Малахин микеланджеловского Христа изображал...

Ярослав Кулаков: Попросишь у него, скажем, шкурки кусок по хозяйству, так вот обязательно его надпишет: «Вот те шкурка — От меня придурка!»

Катя Дерун: Малахин в это время поучительно разъяснял, что ежели «Советская власть есть коммунизм плюс электрификация всей страны, то тогда у нас путем несложных арифметических вычислений получается, что коммунизм — это Советская власть минус электрификация всей страны, а электрификация — это есть Советская власть минус коммунизм». Мысль подкреплялась воздетым к потолку указательным пальцем.

Евгений Касимов: Где-то в 1985-м зовут меня знакомые свердловские на квартирник. Говорят, будет свои новые вещи читать Какашкин. Я, конечно, иду. Народу — тьма! Все молодые, смешливые, сидят вдоль стен, зубы скалят. Выходит кудлатый, с бородищей мужик — на шее чекушка висит на грязном снурке. Сел на табуреточку, грозно так оглядел всех на манер Распутина (не писателя, а того, который в Петербурге был еще до Революции), отхлебнул водочки — и понеслось! Читал он что-то очень смешное, и все просто катались по полу, хоть и были трезвые, по причине государственной антиалкогольной кампании. «Посмотрите, как ломает алкоголика у нас — вышел вовремя указ от 16 мая!» — сурово гвоздил мужик. После вечера я передал ему привет от Парщикова, мужик оживился, пригласил меня на кухню, где мы и прикончили его чекушку. Тогда я и узнал, что он вовсе не Какашкин, а К. А. Кашкин.

Антип Одов: Евгений Михайлович выдал мне, как и всем гостям своего подвала, загрунтованную желатином разделочную досочку, и я, с детсадовского возраста не бравший в руку кисть, начал старательно малевать на ней нечто маловразумительное. Очевидно, с детских лет мое виденье мира и уровень мастерства изменились мало, и это Малахину чрезвычайно понравилось. Он поспешил объявить меня талантливым примитивистом и по уши загрузил работой. С тех пор на какой-то период я вошел в ближний круг его учеников и соратников. Эта новая среда обитания в конце концов полностью переменила мой образ жизни и мыслей.

Евгений Иванов: Сам Кашкин рисовать не умел или не хотел. Ему принадлежали только идеи, рифмованные подписи и общее художественное руководство. Заборы и помойки своими руками он тоже никогда не красил. Тексты Букашкина всегда отличались невероятной нравоучительностью. Его надо было бы раскрутить как хорошего детского поэта, поборника добра и порядка. Мессидж подавляющего большинства его стихов: не надо пить, курить, сорить, плохо относиться к животному миру, а надо жить дружно и всех любить. Сюжеты картинок на досочках и стенках довольно незамысловаты и не лишены позднехипповской эстетики. В середине живописной композиции, как правило, присутствует Гуру — то бишь Букашкин, а возле него радуется жизни талантливая молодежь, как правило, девушки, веселятся на лугу влюбленные животные, светит солнышко и растет травка.

Гюзель Немирова: Букашкин с «картинниками» сразу были приспособлены к делу — отправлены на улицы Тюмени устраивать представления и объявлять о фестивале. Говоря по-сегодняшему: устраивать рекламные акции. А надо помнить, что это 88-й год — только-только Арбат в Москве открылся. Чтобы кто-то просто так на улице без ведома и разрешения властей взял и начал выступать — такого еще не было. И вот привожу Букашкина с его ребятами на ул. Ленина к городскому саду поближе к рынку — там народу побольше — и они начинают дудеть, бить в бубен и кричать. Вокруг собирается недоуменная толпа. Букашкин задает вопросы, если кто правильно ответил — дарит досочку с картинкой. Люди улыбаются, дети радуются — настоящий народный артист. Уже и тюменщики к нему присоединились — кто с фаготом, кто просто в ладоши ритм отбивает.

Екатерина Шолохова: Иногда находились желающие подыграть на музыкальных инструментах. Все струнные (балалайки, домры) были Малахиным переведены в до-мажорный лад — т. е. вместо традиционных «ми-ми-ля» был настрой «до-ми-соль». Отчего даже самый не-умеющий, ударив по струнам, извлекал полноценный аккорд.

Денис Каспирович: Был абсолютный шок, потому что каждый человек мог получить эту картинку, сыграть... Человек, который вел фестиваль, объяснил мне, что Б. У. Кашкин — это олдовый человек, который вместе с Диком был главным хиппи России, он расписывает мусорные баки и раздает всем вот эти маленькие иконки-скоморошенки. Тогда, на момент октября 91-го года, эти иконки Букашкина на картонках были для нас каким-то паролем, мы еще несколько лет передавали, дарили их друг другу, и та энергия, которую он вложил, она еще долго билась под пьяные порт-вейные разговоры.

Александр Француз: У него родилась идея раскрашивать помойки и мусорные баки, рисовать на них всяких букашек, птичек и животных, продукты и устраивать открытые летние выставки на помойках. Перед проведением такой выставки мы очень тщательно убирали мусор на пятачке, где стояли мусорные контейнеры, раскрашивали все, вешали картины как на сами контейнеры, так и вокруг — на заборчики и деревья. Устанавливали красочные указатели, показывающие как пройти к выставке. На почетном, самом видном месте в старом подобранном кресле-качалке восседал с чашкой чая сам народный дворник Б. У. Кашкин. Рядышком, на импровизированном мангале, сооруженном из обломков кирпичей, мы с ребятами жарили хлеб и шашлыки, а девчонки-художницы тут же рисовали картину, которая к концу выставки должна была занять на ней свое место. На эти выставки-помойки приходил народ, важно расхаживал, оценивал картины. Причем, хочу заметить, работы были выполнены на кусках упаковочного картона, крышках от кастрюль, ящиках и прочих вещах, которые были подобраны как раз таки на помойке.

Ярослав Кулаков: Б. У. специально вывешивал картинки на заборе после того, как несколько их пропало — специальные подарки для воришек.

Миша Брусиловский: Я как-то говорю: «Жень, ты помойки разрисовываешь — уж очень это недолговечно...» На что Малахин сказал: «Да, это недолговечно, но там работы хоть немножко на свежем воздухе побудут, а в музее воздух уж больно затхлый». Вот такая у Малахина мысль интересная была — свежий воздух.

Аркадий Кленов: А еще Б. У. Кашкин собирал на газонах шампиньоны. Во двориках на газонах вокруг мастерской росли шампиньоны, и он их собирал, делал с ними пирожки и оладьи. Приносил их в пластиковых коробочках из-под майонеза. А еще он выращивал топинамбур на газоне, осенью его собрал, половину урожая отдал мне. Очень вкусный топинамбур был — это земляная груша. А вот на газончике, который перед мастерской, было такое маленькое деревце — мертвое, без листьев, просто голые ветки. Мы на него вешали использованные чайные пакетики, сухие. Они высушивались и болтались на ветру. Это называлось «чайное дерево».

Елена Маркина: Где-то за год до своего ухода Букашкин писать перестал. Все, сказал он мне. Занимаюсь математикой. Его заворожили гармония цифр и безукоризненность геометрических построений. Внук его в ту пору учился, кажется, в 8-м классе, и Букашкин ему помогал, да и сам увлекся.

Лев Толстой: Художник будущего будет жить обычной жизнью простых людей, зарабатывая свое существование каким-либо трудом. Плоды же той высшей духовной силы, которая проходит через него, он будет стремиться отдать наибольшему количеству людей. Художник будущего будет понимать, что сочинить сказочку, песенку, которая тронет, прибаутку, загадку, шутку, которая рассмешит, нарисовать картинку, которая будет радовать детей и взрослых — несравненно важнее и плодотворнее, чем сочинить роман, симфонию...