Рентабельные кадавры и ожидание весны

Если взглянуть на события отечественной истории с точки зрения искусства детской книги, то окажется, что стремительный взлет этого искусства начался не с чего-нибудь, а именно с пришествия гегемона, который о таких последствиях думать не думал. Между тем они настали, и довольно скоро.

Что же произошло? В огромной стране исчез тот процветающий класс, который своими заказами питал русских живописцев. В этой ситуации именно детская литература давала широчайшие возможности для профессионалов.

Именно в двадцатые-тридцатые годы сложился тот облик отечественной детской книги, который заставляет нынешних коллекционеров охотиться за книгами издательств «Радуга» и «Детгиз» маршаковской поры. Лебедев, Тырса, Пахомов, Тамби, Лапшин, Конашевич, Курдов и многие другие мастера еще хранили в своем творчестве энергию русского авангарда. Они еще успели поучиться у Татлина и Малевича, их живопись еще покупали западные ценители. И наивно было бы полагать, что, оказавшись в строго очерченных рамках детской книжности, эти художники забудут о той творческой свободе, краешек которой они успели увидеть. Герой

Тщательно скрываемый (порою и от себя) конфликт с жестокой реальностью заставлял художника искать защиты и оправдания в наилучших образцах мировой живописи. Намеками, полунамеками мастера советской книжной графики напоминали о своем родстве с мастерами прошлого. И тогда рождались книги поразительной жизнеутверждающей силы, какой, например, стала «Поэма о неизвестном герое» Маршака с иллюстрациями А. Ф. Пахомова. Один из графических листов, созданных к этой книге, изображает «неизвестного героя», который едет прочь от почестей и похвал, стоя на площадке трамвая. В ту пору верхний край дверного проема трамвайной площадки представлял собой литую дугу с нехитрым орнаментом, а дверей на площадке было две — на обе стороны движения. Итак, молодой человек со знаком ГТО оказывается меж двух конструкций, напоминающих арки. И этого художнику достаточно, чтобы создать пространство, в котором угадываются те же своды и колоннады, под которыми мастера Возрождения сводили вместе величайших героев и мудрецов. Выкраивая из чугунных отливок небесный простор, художник примирялся с непреодолимой современностью, а читателю доставалась чистая радость, источник которой был виден немногим. Буян

Впрочем, иной раз мы сталкиваемся и с рискованным озорством, с вызовом, смысл которого становится ясен далеко не сразу. Вот «Сказка о царе Салтане», проиллюстрированная В. М. Конашевичем. Послушный идеологическим запретам, художник, изображая церкви на острове Буяне, рисует некий гибрид православных храмов и мечетей. Художник перемешивает и то и это и наконец, словно бы не сдержав атеистический порыв, украшает церковные луковки шпилями. Мало этого: каждый шпиль пересекают косые черточки, отчего он становится похож не то на ершик, не то на антенну. И уж во всяком случае не на крест православный, которого надзирающие органы, как и подобает нечистой силе, боялись всерьез. Но если заново вглядеться в картинку, то окажется, что эти вскинутые к небу конструкции более всего напоминают иероглифы рыбьих скелетиков. Нужно ли напоминать о том, что рыба — символ Христа? А все это вместе — не крик ли к небу о поруганной вере отцов? Правда, после такого открытия поневоле задумаешься: при чем тут Пушкин? Не перехлестывает ли через край дерзость художника, который использует возможность работы над пушкинскими стихами всего лишь как повод для озорства? Но озорство ли это? Разве в сказке не идет речь о безрассудном правителе, который доверчивостью своей губит жену и сына? А коль скоро отцовский грех так велик, обесчещенный символ Христа куда как уместен на острове Буяне.

И снова хочется напомнить, что растолковывать ребенку эту тайнопись бессмысленно, не для того она и создавалась. Мы говорим обо всех этих знаках и значках лишь как о свидетельствах серьезнейшей работы художника над текстом, его сердечного единения с иллюстрируемым произведением.

Но работающий в книге художник должен проникать в сущность текста не только тогда, когда перед ним высокие образцы классической поэзии. И советская научно-художественная литература для детей, едва народившись, потребовала от художников одухотворенного соучастия в создании познавательной книги.

Вот полузабытая ныне книга Н. Я. Данько «Китайский секрет» с иллюстрациями Лапшина.

Скромные возможности тогдашней полиграфии не позволяли и мечтать о цветном изображении фарфора. И художник покрывает поля книги филигранными рисунками пером. В этих фигурках, деревьях и домиках легко узнается стилистика росписи по фарфору. У того, кто читает книгу, волей-неволей возникает ощущение неспешного рассматривания витрин с фарфором в Эрмитаже. Но даже если Эрмитаж оставался недосягаемо далек (а для большинства читателей так оно и было), миниатюры Лапшина придавали тексту замечательное свойство — стоило впоследствии случайно взглянуть на чашечку с кобальтовым узором, и рисунки Лапшина всплывали в памяти, а вслед за ними оживал и текст. И вот это было настоящее, неотделимое от текста иллюстрирование.

К счастью, традиции оказались сильны. Мы с уверенностью можем назвать книгу, которая появилась на сорок лет позже «Китайского секрета» и не только не растеряла просветительский пафос, но и придала ему новые качества. Речь идет о книге стихов и прозы С. Шибаева «Язык родной, дружи со мной» с иллюстрациями В. Гусева. Нечеловечески трудно писать веселые звучные стихи о глаголах и прилагательных, но рисовать эпизоды из жизни приставок, суффиксов и синонимов — это уже художнический подвиг. Некоторое время библиотекари требовали переизданий, но нынче книга забыта в той же степени, в какой забыт и «Китайский секрет», а причина в том деформирующем влиянии, какое было оказано на читательские предпочтения рабскими переизданиями так называемых энциклопедий западных издательств в 90-е годы. Целью переводов было одно: вколотить в макет книги кое-как сделанный русский текст и ни в коем случае не потеснить оформление, на которое и делалась ставка. За которое в основном и деньги были «плочены». Изумление и восторг вызывала у нас в ту пору гладкость бумаги, сверкание переплета и обилие информации, которая сыпалась на читателя, создавая иллюзию исчерпывающего знания. Ведь лавина имен и дат не может вызвать ни вопросов, ни сомнений. А раз нет вопросов, когда прочитана книга, значит, настало глубокое знание, значит, ребенок образован не на шутку. И — прочь печали! И вот тут самый читающий народ сделал решительный выбор в пользу интеллектуального субпродукта. В конце концов, и на мультик похоже, и самоуважения добавляет, и детишки вроде при книжке…

Что же касается отечественной традиции в создании научно-художественной книги, мы ее, похоже, сгубили. Вытоптали, так сказать, всем миром. Потому что всякий народ имеет ту культуру, которую он, подлец, заслуживает. Прошу прощения — покупает.

Кстати, о мультиках. Этот излюбленный нами вид искусства долгое время существовал, не пересекаясь с традицией книжной графики. То есть были эпигонские поползновения напустить в книжки щекастых зайцев и раскосых белочек, но государственные издательства этакого позора не допускали. Неприличными считались даже разговоры на эту тему.

Когда же началась перестройка, нравы стали проще, и пятая колонна мультгероев вломилась в детскую книгу. Упомянутые зайчики и белочки, пупсы, раскрашенные под Знаек-Незнаек, засахаренные принцы, а в комплекте с ними принцессы с Красными Шапочками, чьи вторичные половые признаки настойчиво лезли в глаза, предвещая успех стиля манга на русской почве, — вся эта кодла хлынула на прилавки, а мы с вами платили и приговаривали: «Детям нравится!»

Никто не хотел задуматься о том, что образы мультфильмов создавались для движения. Любовь, радость, печаль — все это должно было выразиться в движении и звуке. И всего этого не было в книге. В книге они были мертвы. Раскрашенные трупики наполнили детские книжки, и казалось, еще немного — и живое русское слово будет побеждено и отторгнуто ордами рентабельных кадавров.

Но отечественное искусство детской книги устояло перед мультяшной агрессией. Художники снова демонстрируют нам единение рисунка и текста. Примеров тому уже немало, но мы рассмотрим два. Григорьев

Вот изданный «Амфорой» сборник стихов Олега Григорьева с иллюстрациями Николая Воронцова. Николай Воронцов относится к тем редким книжным художникам, которые дерзновенно вступают в состязание с автором текста. Его рисунки не то чтобы иллюстрируют, скорее они формируют параллельную тексту книжную реальность. Но зачастую именно это и создает неразделимое единство слова и рисунка.

Я волновался от страха,
Как на веревке рубаха.

Разворот, созданный Воронцовым для этих строк Григорьева, заключает в себе ребенка на ходулях, у которого в руке зажата бельевая веревка. Упомянутая рубаха, колеблемая ветром, сохнет на этой веревке. Но для приближающегося трамвая эта же веревка оказывается электрическим проводом. Он скользит по этому проводу своей дугою, и ребенок на ходулях, рядом с которым трепещет рубаха, осознает — катастрофа неизбежна! Мощный, абсурдно-апокалиптический аккорд звучит в исполнении художника и поэта. И представьте себе — он жизнеутверждающ! Черная курица

И наконец, только что увидевшая свет в издательстве «Дрофа-А» сказка Антония Погорельского «Черная курица» в блестящей интерпретации художника Михаила Бычкова. Эта сказка — одно из важнейших, одно из сложнейших произведений в русской детской литературе. Мало кто из писателей, увлекая ребенка сказочным сюжетом, подвергал детскую душу таким испытаниям. Осознание непоправимости проступка главного героя и тяжесть его вины, которую (возможно!) смягчит долгое раскаяние, составляют неоценимый нравственный итог сказки. Но нынешнему ребенку, который привык к тому, что папа с мамой имеют власть снять с души любую тяжесть, такой урок может показаться непосильным. И тогда мы рискуем потерять нравственную силу, вложенную Погорельским в эту историю. Что делать?

Художническая интуиция Бычкова подсказывает ему блестящий выход. Ребенок, дочитавший до конца сказку и ошеломленный непомерной печалью героя, видит перед собой финальную иллюстрацию: несколько мальчиков, обнявшись, смотрят в окно, за которым под зимним солнцем ослепительно сверкает заснеженная Нева и вмерзшие корабли терпеливо дожидаются весны.

Ничто не потеряно в мире, где светит солнце и есть друзья!

Добавим: и где еще делаются славные книги.

Дата публикации:
Категория: Искусство
Теги: Художник и книга
Подборки:
0
0
4034
Закрытый клуб «Прочтения»
Комментарии доступны только авторизованным пользователям,
войдите или зарегистрируйтесь